Неточные совпадения
Но как пришло это баснословное богатство, так оно и улетучилось. Во-первых, Козырь не поладил с Домашкой Стрельчихой, которая заняла место Аленки. Во-вторых, побывав в Петербурге, Козырь стал хвастаться;
князя Орлова звал Гришей, а о Мамонове и Ермолове говорил, что они умом коротки, что он, Козырь,"много им насчет национальной политики толковал, да мало они
поняли".
— Да что же в воскресенье в церкви? Священнику велели прочесть. Он прочел. Они ничего не
поняли, вздыхали, как при всякой проповеди, — продолжал
князь. — Потом им сказали, что вот собирают на душеспасительное дело в церкви, ну они вынули по копейке и дали. А на что — они сами не знают.
— Ну, это-то как
понять? Ради Христа, объясните мне, Сергей Иванович, куда едут все эти добровольцы, с кем они воюют? — спросил старый
князь, очевидно продолжая разговор, начавшийся еще без Левина.
— Но скажите, пожалуйста, я никогда не могла
понять, — сказала Анна, помолчав несколько времени и таким тоном, который ясно показывал, что она делала не праздный вопрос, но что то, что она спрашивала, было для нее важнее, чем бы следовало. — Скажите, пожалуйста, что такое ее отношение к
князю Калужскому, так называемому Мишке? Я мало встречала их. Что это такое?
Старый
князь сидел молча, сбоку поглядывая своими блестящими глазками на Каренина, и Степан Аркадьич
понял, что он придумал уже какое-нибудь словцо, чтоб отпечатать этого государственного мужа, на которого, как на стерлядь, зовут в гости.
— Вот и я, — сказал
князь. — Я жил за границей, читал газеты и, признаюсь, еще до Болгарских ужасов никак не
понимал, почему все Русские так вдруг полюбили братьев Славян, а я никакой к ним любви не чувствую? Я очень огорчался, думал, что я урод или что так Карлсбад на меня действует. Но, приехав сюда, я успокоился, я вижу, что и кроме меня есть люди, интересующиеся только Россией, а не братьями Славянами. Вот и Константин.
— Это я не могу
понять, — сказал Чичиков. — Десять миллионов — и живет как простой мужик! Ведь это с десятью мильонами черт знает что можно сделать. Ведь это можно так завести, что и общества другого у тебя не будет, как генералы да
князья.
Когда стали наконец поступать бумаги к генерал-губернатору, бедный
князь ничего не мог
понять.
Муразов поклонился и прямо от
князя отправился к Чичикову. Он нашел Чичикова уже в духе, весьма покойно занимавшегося довольно порядочным обедом, который был ему принесен в фаянсовых судках из какой-то весьма порядочной кухни. По первым фразам разговора старик заметил тотчас, что Чичиков уже успел переговорить кое с кем из чиновников-казусников. Он даже
понял, что сюда вмешалось невидимое участие знатока-юрисконсульта.
— Я, однако, не
понимаю, — отвечал
князь, — отчего эти всегдашние жалобы на расстройство обстоятельств? У него очень хорошее состояние, а Наташину Хабаровку, в которой мы с вами во время оно игрывали на театре, я знаю как свои пять пальцев, — чудесное именье! и всегда должно приносить прекрасный доход.
Короли польские, очутившиеся, наместо удельных
князей, властителями сих пространных земель, хотя отдаленными и слабыми,
поняли значенье козаков и выгоды таковой бранной сторожевой жизни.
Эти странные слова Клим не
понял, но вспомнил их, когда Федосова начала сказывать о ссоре рязанского мужика Ильи Муромца с киевским
князем Владимиром.
Умом он
понимал, что ведь матерый богатырь из села Карачарова, будучи прогневан избалованным
князем, не так, не этим голосом говорил, и, конечно, в зорких степных глазах его не могло быть такой острой иронической усмешечки, отдаленно напоминавшей хитренькие и мудрые искорки глаз историка Василия Ключевского.
Было, я думаю, около половины одиннадцатого, когда я, возбужденный и, сколько помню, как-то странно рассеянный, но с окончательным решением в сердце, добрел до своей квартиры. Я не торопился, я знал уже, как поступлю. И вдруг, едва только я вступил в наш коридор, как точас же
понял, что стряслась новая беда и произошло необыкновенное усложнение дела: старый
князь, только что привезенный из Царского Села, находился в нашей квартире, а при нем была Анна Андреевна!
Он сходил и принес ответ странный, что Анна Андреевна и
князь Николай Иванович с нетерпением ожидают меня к себе; Анна Андреевна, значит, не захотела пожаловать. Я оправил и почистил мой смявшийся за ночь сюртук, умылся, причесался, все это не торопясь, и,
понимая, как надобно быть осторожным, отправился к старику.
Мы играли уже с лишком час; наконец я увидел с своего места, что
князь вдруг встал и, бледный, перешел к нам и остановился передо мной напротив, через стол: он все проиграл и молча смотрел на мою игру, впрочем, вероятно, ничего в ней не
понимая и даже не думая уже об игре.
Читатель
поймет теперь, что я, хоть и был отчасти предуведомлен, но уж никак не мог угадать, что завтра или послезавтра найду старого
князя у себя на квартире и в такой обстановке. Да и не мог бы я никак вообразить такой дерзости от Анны Андреевны! На словах можно было говорить и намекать об чем угодно; но решиться, приступить и в самом деле исполнить — нет, это, я вам скажу, — характер!
Я извинял еще и тем, что
князь был немного ограничен, а потому любил в слове точность, а иных острот даже вовсе не
понимал.
Таким образом, Анна Андреевна поставлена была в чрезвычайно неловкое положение, тонко
понимая своим женским чутьем, что малейшим наговором на Катерину Николаевну, перед которой
князь тоже благоговел, а теперь даже более, чем всегда, и именно потому, что она так благодушно и почтительно позволила ему жениться, — малейшим наговором на нее она оскорбила бы все его нежные чувства и возбудила бы в нем к себе недоверие и даже, пожалуй, негодование.
Повторяю,
князь был ужасно необразован. Я даже повернулся с досады на диване, хоть и не совсем был согласен с Версиловым. Версилов слишком
понял, что
князь показывает зубы.
В бедной Лизе, с самого ареста
князя, явилась какая-то заносчивая гордость, какое-то недоступное высокомерие, почти нестерпимое; но всякий в доме
понял истину и то, как она страдала, а если дулся и хмурился вначале я на ее манеру с нами, то единственно по моей мелочной раздражительности, в десять раз усиленной болезнию, — вот как я думаю об этом теперь.
— Это ровно ничего не значит! — перебил я, — и не
понимаю только, почему такое пустое обстоятельство вас так мучит… Ах,
князь, с тех пор, с той самой ночи, — помните…
— Я
понимаю,
князь, что вы взбешены этим мерзавцем… но я не иначе,
князь, возьму, как если мы поцелуемся, как в прежних размолвках…
— Вы
поймите, — желая разъяснить дело, улыбаясь, сказал пришедший за Нехлюдовым приказчик, — что
князь отдает вам землю за деньги, а деньги эти самые опять в ваш же капитал, на общество отдаются.
И он вдруг
понял, что то отвращение, которое он в последнее время чувствовал к людям, и в особенности нынче, и к
князю, и к Софье Васильевне, и к Мисси, и к Корнею, было отвращение к самому себе. И удивительное дело: в этом чувстве признания своей подлости было что-то болезненное и вместе радостное и успокоительное.
Князь обратился к ней с ласковыми словами, она их не
поняла, они вышли из церкви, на паперти толпились крестьяне из Покровского.
Студенты и профессора жали мне руки и благодарили, Уваров водил представлять
князю Голицыну — он сказал что-то одними гласными, так, что я не
понял.
Я на другой день поехал за ответом.
Князь Голицын сказал, что Огарев арестован по высочайшему повелению, что назначена следственная комиссия и что матерьяльным поводом был какой-то пир 24 июня, на котором пели возмутительные песни. Я ничего не мог
понять. В этот день были именины моего отца; я весь день был дома, и Огарев был у нас.
Князь Д. В. Голицын был почтенный русский барин, но почему он был «виг», с чего он был «виг» — не
понимаю. Будьте уверены:
князь на старости лет хотел понравиться Дюраму и прикинулся вигом.
Не
понимаю, отчего лебедь считался в старину лакомым или почетным блюдом у наших великих
князей и даже царей; вероятно, знали искусство делать его мясо мягким, а мысль, что лебедь служил только украшением стола, должна быть несправедлива.
— Вишь! — неопределенно усмехнулся Рогожин, не совсем
понимая неясную мысль
князя. — Этот дом еще дедушка строил, — заметил он. — В нем всё скопцы жили, Хлудяковы, да и теперь у нас нанимают.
Он ничего не
понимает,
князь; совершенно, совершенно не способен
понять!
— Довольно! Вы меня
поняли, и я спокоен, — заключил он вдруг вставая, — сердце, как ваше, не может не
понять страждущего.
Князь, вы благородны, как идеал! Что пред вами другие? Но вы молоды, и я благословляю вас. В конце концов я пришел вас просить назначить мне час для важного разговора, и вот в чем главнейшая надежда моя. Я ищу одной дружбы и сердца,
князь; я никогда не мог сладить с требованиями моего сердца.
— Благороден, благороден, рыцарски благороден! — подтвердил в умилении Келлер. — Но, знаете,
князь, всё только в мечтах и, так сказать, в кураже, на деле же никогда не выходит! А почему так? И
понять не могу.
Князь выслушал, казалось, в удивлении, что к нему обратились, сообразил, хотя, может быть, и не совсем
понял, не ответил, но, видя, что она и все смеются, вдруг раздвинул рот и начал смеяться и сам. Смех кругом усилился; офицер, должно быть, человек смешливый, просто прыснул со смеху. Аглая вдруг гневно прошептала про себя...
— Это не так надо
понимать, — тихо и как бы нехотя ответил
князь, продолжая смотреть в одну точку на полу и не подымая глаз, — надо так, чтоб и вы согласились принять от него прощение.
Что хотел сказать Рогожин, конечно, никто не
понял, но слова его произвели довольно странное впечатление на всех: всякого тронула краешком какая-то одна, общая мысль. На Ипполита же слова эти произвели впечатление ужасное: он так задрожал, что
князь протянул было руку, чтобы поддержать его, и он наверно бы вскрикнул, если бы видимо не оборвался вдруг его голос. Целую минуту он не мог выговорить слова и, тяжело дыша, все смотрел на Рогожина. Наконец, задыхаясь и с чрезвычайным усилием, выговорил...
Отец, мать и сестры, все поспели в гостиную, чтобы всё это видеть и выслушать, и всех поразила «нелепость, которая не может иметь ни малейших последствий», а еще более серьезное настроение Аглаи, с каким она высказалась об этой нелепости. Все переглянулись вопросительно; но
князь, кажется, не
понял этих слов и был на высшей степени счастья.
— Может быть, согласен, только я не помню, — продолжал
князь Щ. — Одни над этим сюжетом смеялись, другие провозглашали, что ничего не может быть и выше, но чтоб изобразить «рыцаря бедного», во всяком случае надо было лицо; стали перебирать лица всех знакомых, ни одно не пригодилось, на этом дело и стало; вот и всё; не
понимаю, почему Николаю Ардалионовичу вздумалось всё это припомнить и вывести? Что смешно было прежде и кстати, то совсем неинтересно теперь.
Эх,
князь, ты точно как ребенок какой, захотелось игрушки — вынь да положь, а дела не
понимаешь.
— Да, положим; только как же это, однако?.. Я всё не
понимаю, — бормотал
князь, сбитый с толку, — прежде, вы говорили, тут не было, и вы на этом месте искали, а тут вдруг очутилось?
К изумлению
князя, та оглядела его в недоумении и вопросительно, точно хотела дать ему знать, что и речи между ними о «рыцаре бедном» быть не могло и что она даже не
понимает вопроса.
— Не
понимаю вас, Афанасий Иванович; вы действительно совсем сбиваетесь. Во-первых, что такое «при людях»? Разве мы не в прекрасной интимной компании? И почему «пети-жё»? Я действительно хотела рассказать свой анекдот, ну, вот и рассказала; не хорош разве? И почему вы говорите, что «не серьезно»? Разве это не серьезно? Вы слышали, я сказала
князю: «как скажете, так и будет»; сказал бы да, я бы тотчас же дала согласие, но он сказал нет, и я отказала. Тут вся моя жизнь на одном волоске висела; чего серьезнее?
— Отчего же нет? Всех, кому угодно! Уверяю вас, Лебедев, что вы что-то не так
поняли в моих отношениях в самом начале; у вас тут какая-то беспрерывная ошибка. Я не имею ни малейших причин от кого-нибудь таиться и прятаться, — засмеялся
князь.
К стыду своему,
князь был до того рассеян, что в самом начале даже ничего и не слышал, и когда генерал остановился пред ним с каким-то горячим вопросом, то он принужден был ему сознаться, что ничего не
понимает.
— Нет,
князь, не
поймет! Аглая Ивановна любила как женщина, как человек, а не как… отвлеченный дух. Знаете ли что, бедный мой
князь: вернее всего, что вы ни ту, ни другую никогда не любили!
Но как ни напрягался
князь, как ни вслушивался, он буквально ничего не мог
понять.
Увы! Аглая не выходила, и
князь пропадал. Чуть лепеча и потерявшись, он было выразил мнение, что починить дорогу чрезвычайно полезно, но Аделаида вдруг засмеялась, и
князь опять уничтожился. В это-то самое мгновение и вошла Аглая спокойно и важно, церемонно отдала
князю поклон и торжественно заняла самое видное место у круглого стола. Она вопросительно посмотрела на
князя. Все
поняли, что настало разрешение всех недоумений.
— Философия нужна-с, очень бы нужна была-с в нашем веке, в практическом приложении, но ею пренебрегают-с, вот что-с. С моей стороны, многоуважаемый
князь, я хоть и бывал почтен вашею ко мне доверчивостью в некотором известном вам пункте-с, но до известной лишь степени и никак не далее обстоятельств, касавшихся собственно одного того пункта… Это я
понимаю и нисколько не жалуюсь.
— Видите, — запутывался и всё более и более нахмуривался
князь, расхаживая взад и вперед по комнате и стараясь не взглядывать на Лебедева, — мне дали знать… мне сказали про господина Фердыщенка, что будто бы он, кроме всего, такой человек, при котором надо воздерживаться и не говорить ничего… лишнего, —
понимаете? Я к тому, что, может быть, и действительно он был способнее, чем другой… чтобы не ошибиться, — вот в чем главное,
понимаете?